Тополь

Артели:

- Ремесленник;
- Красный шорник;
-извозный промысел;
- Красный кустарь;
- Трудовой электрик;
- Веревочник;
- Ременник;
- Посадчиков;
- Пимокатов;
- Столяров;
- Жестянщиков
- Красный пекарь.
- Грузчиков (порт);

История моего прадеда
Однажды небольшая группа колыванских каменщиков проходила по Трактовой улице (сейчас - Большевистская). У кабаков их окружили драчуны во главе с Васькой Сазоновым, который, хоть и не обладал большой силой, но отличался отчаянной храбростью. Положение для колыванских каменщиков создавалось очень опасное, но среди них был человек огромной силы – Семен Карпов. Он и выручил своих товарищей: так ударил кулаком в висок Васю Сазонова, что тот свалился, как сноп, и потерял сознание. Драчуны, видя, что дело поворачивается не в их пользу, больше в драку на каменщиков не полезли, а стали откачивать своего друга Васю Сазонова и кое-как привели его в сознание.
Любопытно, что с тех пор Вася Сазонов никогда больше в уличных драках не участвовал.
Местом настоящего разврата в городе была Инская улица, по которой от речки Каменки тянулись на два квартала дома терпимости. Здесь днем и ночью шел дикий разгул и безудержные кутежи. Случалось, что слабовольные люди оставляли здесь весь свой заработок и зачастую уходили обчищенными наголо.
Но вот в городе появился полицмейстер Висман, глава городской полиции, который стал настоящей грозой для хулиганов. Это был человек исключительно смелый и богатырского телосложения. Он не раз бывал в схватке с бандитами и часто ездил с перевязанной головой. Висман подобрал себе отряд конной полиции из таких же смельчаков, как он сам, и стал делать облавы на уличных хулиганов, жестоко с ними расправляясь. И если кто побывал в полицейской камере Висмана, тот навсегда зарекался влезать в драки. А в камере происходило следующее: соберут уличных хулиганов, а затем к ним является Висман с большой рубчатой резиной и начинает беспощадно пороть задержанных. Имея неимоверную силу, Висман схватывал свою жертву за шиворот и бросал об стенку. Куда только девалась храбрость у драчунов!
Как вихрь, прокатывался по городским улицам Висман на тройке рысаков в сопровождении конных полицейских, а впереди с громким лаем бежала стая лохматых собак. В такие минуты все живое пряталось по дворам.
В результате таких жестких мер грабежи, убийства и уличные разбои резко сократились. Население стало жить спокойнее.
Но сам Висман попал под суд, где его обвиняли в том, что он душил крутыми штрафами купечество за антисанитарное состояние дворов, а деньги присваивал себе, а еще за то, что незаконно выдавал разрешения на содержание публичных домов. Таких обвинений Висману предъявили много, и он был снят с должности полицмейстера.

Мы продолжали жить по пословице деда Дениса: «Бог дает день, Бог дает и пищу». Когда мне исполнилось двенадцать лет, я поступил учеником в сапожную мастерскую нашего соседа Белинина и за короткий срок проявил там неплохие способности: научился хорошо подшивать валенки, чинить кожаную обувь и даже начинал делать затяжку головок новых сапог. Но поработать в этой мастерской мне довелось недолго, я заболел чесоткой, а после выздоровления сюда уже не вернулся.
На зиму нам нашли с братом Иваном новую работу – чистить проруби на Оби. В то время такая чистка прорубей снималась в аренду от городской управы, за что последней требовалось уплачивать денежную сумму, а что сверх того, собранное с населения за «прорубное», - твое. Для этого была установлена такса за пользование водой: по двадцать копеек в месяц со двора, где не имелось скотины; со двора же, где имелась скотина, - несколько больше. С приезжих крестьян взималась разовая плата – по копейке с лошади. Около винзавода было несколько постоялых дворов, куда заезжали крестьяне, занимавшиеся перевозкой вина по деревням; здесь, на постоялых дворах, мы и собирали с них «прорубное».
Участок наш был по всей Закаменке, от железнодорожного моста до винзавода. Проруби делались напротив каждого взвоза: одна – для водопоя скота, одна – для набора чистой воды и одна – для полоскания белья. Таким образом, получалось большое количество прорубей, которые нужно было чистить, начиная с раннего утра и заканчивая поздно вечером.
В свободное от чистки прорубей время мы ходили по дворам и собирали деньга за «прорубное». Не зря гласит старая поговорка, что никого так не ругают, как пастуха да прорубщика. Так и с нами. Всюду слышались упреки, что проруби плохо чистятся, а денег сегодня нет и хозяина дома тоже нет… В иной двор по несколько раз зайдешь, пока получишь двадцать копеек. А бывало и так: идет по дворам собирать деньги, а до тебя там побывал от Вавил, деньги собрал и пропил.
Две зимы чистили мы с братом проруби, и это была самая неприятная полоса в нашей жизни.
Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я уже работал за взрослого: вместе с дедом возил лес, камень, кирпич, хлеб… - хватались за любое дело, лишь бы заработать лишнюю копейку. Но случалось, что простоишь у ворот товарного склада или у лесопильного завода в ожидании найма целый день, а никто не подойдет и не заработаешь ничего. Едешь домой без почину и с горьким осадком на душе.
Шел 1909 год. День стоял жаркий, но очень ветреный. Я вез камень из карьера на стройку. И вдруг небо покрылось тучей, как перед ураганом, а над городом взметнулись огненные языки пламени. Пожар быстро разрастался, и город охватила паника. Со всех мест бежали люди: кто по домам спасать имущество, кто тушить пожар, но тушить уже не было никакой возможности. Огонь и ветер бушевали с такой силой, что в воздухе летели доски, куски дерева и горящие головешки. Пожар прямо на глазах перекидывался с одного квартала на другой.
Меня силком задержали на дороге и нагрузили полный воз вещами, которые принадлежали купцу Полякову, и я их отвез далеко за город. Жалею, что Поляков не сгорел, он мне обещал заплатить, но когда через пару дней пришел к нему в магазин за деньгами, грубо меня выпроводил и ни копейки не заплатил.
За один день в городе сгорело больше двух десятков кварталов в сторону от нынешнего Красного проспекта до речки Каменки. Пожар начался на Каинской улице и закончился на том месте, где сейчас оперный театра: дальше уже был пустырь. Сгорело очень много имущества и скота, были и людские жертвы.
После пожара город быстро стал строиться заново, но теперь уже ставили больше каменных домов с барндмауэрами, которые защищали от огня.
Шли дальше дни нашей трудовой жизни. Мне больше не хотелось работать на лошади, поэтому стал искать другое занятие. И мой товарищ Ваня Соколов сманил мня пойти на пристань грузчиком. Пришлось таскать мешки с пшеницей из трюма баржи на берег на большое расстояние. В конце первого рабочего дня я сел отдохнуть на подтоварник, а когда поднялся, собираясь идти домой, почувствовал, что идти не могу – отнялись ноги. С помощью Вани Соколова кое-как я добрался до дома и на другой день на пристань уже не пошел, потому что ужасно болели ноги.
Спустя некоторое время, по протекции Кирилла Максимовича Уляшкина, я устроился на лесозавод грузчиком-лесоукладчиком и проработал почти год, но и здесь меня постигло несчастье. Шел с тесом, поскользнулся и упал. Левым плечом сильно ударился о мерзлую землю, а доски рухнули на голову. Когда с большим трудом поднялся с земли, почувствовал, что левая рука почти не шевелится. Позже выяснилось, что я сломал левую ключицу. Дошел до приемного покоя лесозавода и там пролежал около двух месяцев, а когда выписался, долго еще не мог работать.
Оправившись от увечья на лесопильном заводе, снова оказался при лошадях. Начал возить вино в село Чулым.
По договору с винзаводом мы должны были обеспечить доставку водки в таком количестве, что винная лавка ни на один день не оставалась без вина. Поэтому приходилось ездить в любое время дня и ночи. В мороз и в пургу не раз приходилось блудить в степи, сбившись с дороги, ночевать в какой-нибудь полевой избушке, а то и под открытым небом.
Первый год мы ездили с братом Иваном, а после того как его взяли на военную службу, стал ездить один на паре лошадей.
Трудно было устоять от соблазна, чтобы не выпить, когда каждый день сидишь на возу с вином, да к тому же вся наша компания, с которой мы ездили, состояла из горьких пьяниц, в дороге частенько не вязавших лыка. Сколько шапок и рукавиц растеряли мои компаньоны в дороге! Иногда кто-нибудь потеряет шапку, потом обмотает голову тряпкой и едет, как татарский мулла.
В дороге я всегда воздерживался от выпивки, поэтому на мою долю чаще всего выпадало ехать впереди обоза, чтобы не сбиться с пути. Не раз мне зимой приходилось спасать своих товарищей от верной смерти. Однажды ночью потерялся пьяный Миша Коробов. Ехали уже обратно в Ново-Николаевск с пустой посудой. Когда обнаружилась «пропажа», я остановил обоз, выпряг свою лошадь и верхом поехал искать Коробова. Проехал верст семь и сначала нашел бичик, затем шапку и, наконец, самого Мишу. Свалившись в канаву, он крепко спал. Едва-едва я его разбудил и кое-как поднял на ноги. Сам он идти не мог, а когда я его садил на лошадь, он с нее падал. Так что пришлось мне его почти всю дорогу тащить на себе.
А скоро случилась новая беда: задавило возом пьяного Васю Платонова. Мы сдали вино в Чулым, нагрузили возы пустой посудой и готовы уже были тронуться в путь, но хозяин винной лавки Карп Прокопьевич решил угостить всю нашу артель.
Он и раньше не раз проявляя такую щедрость. Более того, почти не возвращал нам замеченный «бой» посуды с вином, которая должна была отправлять на винзавод для обмена по специальной накладной. Такая доброта была для нас большой загадкой, которая разгадалась значительно позже. Дело в том, что ночью у себя в кладовой Карп Прокопьевич разбавлял водку с водой, а затем снова запечатывал бутылки поддельной сургучной печатью. Таким образом он наживал большие деньги и мог от душевной широты угостить возчиков.
Целый день просидели «в гостях», а к ночи решили ехать, несмотря на то, что все уже были сильно пьяные. Я, как самый трезвый, ехал впереди обоза. Верст через пятнадцать остановился, чтобы открыть железнодорожный переезд и вдруг слышу, кричат: Василия нету! Когда подошли к возу, на котором он ехал, то увидели, что из-под саней торчит рукав тулупа. Отвалили воз и обнаружили, что Василий уже мертв. Никто не видел и не слышал, как он свалился в передок и его затянуло под сани. Так он тащился, видимо, очень долго, потому что он весь обледенел и его расплющило возом.
Привезли мы Василия к деревню Секты, занесли в избу и накрыли палаткой. Началось следствие; долго к нам придирался местный урядник, которому пришлось делать подношения. В конце концов, нам было разрешено временно похоронить Васю на местном кладбище.
После этого случая мы бросили возить вино в Чулым и занялись развозкой по винным лавкам Ново-Николаевска, где главным подрядчиком был наш зять Иван Григорьевич Санников. Но эта перемена меня нисколько не обрадовала. Я чувствовал, что «винный промысел» ни к чему хорошему не приведет, и снова стал искать работу по другой специальности.
В то время у нас на квартире жила семья Лысовых. Отец, два его сына (Иван и Константин) и дочь Шура. Братья были каменщиками и пригласили меня к себе в компаньоны. Я согласился и за одно лето хорошо освоил специальность. Первое время мы строили реальное училище и работа мне очень понравилась. Подносчицей у меня была Настя Гридина, подруга Шуры Лысовой. Насте еще не было восемнадцати лет, но девушкой она уже была красивой и видной. Сначала у нас возникла симпатия и дружба, а затем – любовь.
Но однажды наша любовь омрачилась. Настя уехала по каким-то дела в Бердск и оттуда прислала мне письмо, писанное рукой ее подруги, не совсем разумного содержания. Она была почти неграмотной и сама писать не могла. Письмо попало в руки брата Федора, и он из озорства прочитал его всей семье. Когда я вечером возвратился с работы, все сидели за ужином. При моем появлении раздался взрыв смеха. Я не понял – в чем дело? А Федор вышел из-за стола и во второй раз начал читать письмо. Я, как ужаленный, выбежал из дома. Вернулся поздно ночью и без ужина лег спать. Очень я обиделся на брата, а встреч с Настей стал избегать. Она не знала причины такого отношения и приходила в отчаяние. Казалось, что получается у нас полный разрыв.
Но тут приходит ко мне подруга Насти, Шура Лысова, и рассказывает мне печальную историю. Сиди будто бы, Настя на берегу пруда у Петуховой мельницы и горько плачет. А затем насыпала песку в кисет, который собиралась мне подарить, и утопила его. После этого сама хотела броситься в пруд, но ее спасли подруги… На самом деле ничего такого не было, Шура сама придумала эту историю, чтобы возбудить во мне жалость к Насте. Но я поверила. И мне, действительно, стало жалко Настю, я испугался, как бы с ней и на самом деле не приключилась беда. Мои душевные раны зажили, и у нас с Настей наступило полное примирение.
А 18 сентября 1911 года состоялась наша свадьба. Через год у нас появился первенец Митя, но он заболел и умер. Второй сын, Коля, рос здоровым. Дела в нашей семье шли хорошо, материальное положение стало намного лучше. Мы поставили новый дом, и у нас уже было четыре лошади. Но тут грянула война, и в начале августа 1914 года меня призвали на военную службу, отправили в город Томск и зачислили в 628-ю Томскую пешую дружину…